На недавно прошедшем XXII Российском национальном конгрессе «Человек и лекарство» обсуждалось множество вопросов, связанных с новыми подходами к лечению и с обеспечением лечебного процесса современными, в том числе инновационными лекарственными средствами. А значит — с испытаниями как важнейшим этапом их создания.
В Санкт-Петербургском государственном медицинском университете имени академика И.П. Павлова несколько лет работает отдел организации доклинических и клинических исследований лекарственных средств. Его возглавляет Алексей Яковлевич МАЛИКОВ, который согласился ответить на вопросы сайта ЛАБМГМУ.
— Алексей Яковлевич, с какими трудностями приходится сегодня сталкиваться в организации клинических исследований лекарственных средств?
— Самая главная трудность — это определенные опасения наших западных партнеров, препятствующие приходу в нашу страну международных мультицентровых исследовательских проектов. Существуют также системные трудности в фармацевтической промышленности – новых оригинальных лекарственных средств, находящихся в разработке, с каждым годом все меньше. Одна надежда на «большие» молекулы – биоаналоги или на научную революцию в фармацевтике. Также необходимо совершенствовать нормативно-правовую базу для клинических исследований. Имеются резервы ее улучшения. Есть определенные риски в развитии «концепции мониторинга, основанного на анализе рисков». Данная концепция, связанная с внедрением дистанционных технологий в осуществлении текущего контроля за ходом исследования со стороны производителя лекарственных средств.
— В чем они заключаются?
— Сложилась определенная система в области проведения клинических исследований. Фармкомпания или контрактно-исследовательская организация, которой передана часть функций, примерно раз в месяц проводит мониторинг (проверку). То есть проверяющий (монитор клинических исследований) выезжает в исследовательский центр и контролирует, как там проводятся клинические исследования. Последнее время стали делать по-другому: монитор в центр не ездит, а ездит только тогда, когда показатели, идущие из того или иного центра, начинают ухудшаться. И он едет в тот центр, который входит в «зону риска».
— А на основании чего он делает вывод о том, что центр входит в «зону риска»?
— Созданы многочисленные электронные системы, позволяющие сформировать перечень ключевых показателей по клиническому исследованию. Так вот, если определенное соотношение некоторых показателей из центра входит в красную зону, значит, надо туда ехать, что монитор и делает.
— Другими словам, он поедет тогда, когда надо повлиять на результаты исследования?
— Фармкомпании и контрактно-исследовательские организации в первую очередь заинтересованы, чтобы все было честно. Система организации и проведения клинических исследований очень забюрократизирована. Она построена так, чтобы работать честно было бы проще, чем нечестно. Обманывать на самом деле трудно, потому что того же монитора будут проверять аудиторы. А их в свою очередь — инспекторы, которые подотчетны регуляторным органам. Контроль проходит на трех разных уровнях. Сначала — текущий контроль монитора, затем — независимый аудит-контроль, над всем над этим — инспекция регуляторных органов.
Контроль организован так, что одни и те же данные вводятся в разные отчетные документы в разном виде. Поэтому любая попытка что-то подделать приведет к тому, что обман все же будет обнаружен, что повлечет за собой нежелательные последствия.
Поэтому работать нечестно — себе во вред, а честно — проще.
Когда фармпроизводитель понимает, что небрежность (я не говорю даже об умышленном обмане, только о простой небрежности) в нашем деле чревата отзывом препарата с рынка, он и к выбору исследовательского центра проходит более ответственно, и к текущему контролю за ходом клинического исследования. Сам мониторинг — это не прихоть, а необходимость в интересах фармкомпании.
Меня другое беспокоит — снижение общего уровня мониторинга. Раньше, когда мониторы приезжали в исследовательский центр, они частенько начинали обучать исследователей, как надо работать. Сейчас, к сожалению, чаще бывает наоборот: молодые люди, представители фармпроизводителей, приезжающие в исследовательский центр, многого не знают, ко многому не готовы, им приходится учиться в ходе исследования, так сказать, «без отрыва от производства».
— Вы работаете только с отечественными фармкомпаниями?
— Нет, с разными. Мы организуем международные многоцентровые клинические исследования лекарственных препаратов, в том числе препаратов, еще не зарегистрированных ни в одной стране. Но вместе с этим мы организуем локальные клинические исследования лекарственных препаратов, в частности, российских дженериков.
— Произведенных из импортных субстанций?
— И из отечественных, и из импортных, большей частью — из китайских. К сожалению, не всегда самого высокого качества. Впрочем, качество китайских фармацевтических субстанций, на мой взгляд, зависит только от совести нашего российского импортера. Можно купить подороже и подешевле, получше и похуже. Хотя, строго говоря, субстанции могут быть любые.
— Алексей Яковлевич, три года назад в вашем университете был создан научно-практических центр ранних фаз клинических исследований, который теперь успешно работает. Почему в нем возникла необходимость?
— Вы правильно сказали: необходимость. Она возникла, когда 2010 году был принят 61-й Федеральный Закон «Об обороте лекарственных средств» и стратегическая федеральная программа «Фарма-2020», ориентированная на импортозамещение. И это тоже требование времени, потому что после развала СССР оказалось, что в России собственного фармпроизводства почти нет, в том числе не все стратегически необходимые лекарства у нас производятся, а это уже угроза национальной безопасности.
Поэтому было принято постановление Правительства, согласно которому мы должны сами себя обеспечивать стратегически необходимыми лекарственными средствами.
Так вот, в свете норм, установленных 61-м Федеральным законом, в свете развития программы «Фарма-2020» мы спрогнозировали резкое увеличение спроса на исследование биоэквивалентности.
— Все говорят о создании новых центров для проведения доклинических и клинических исследований, о том, что надо для их работы создавать правовую базу. А что, в Советском Союзе эти исследования не проводились?
— Все было. Но в рамках Совета Экономической Взаимопомощи (знаменитого СЭВа), в свете идеологии так называемой «социалистической интеграции», согласно которой СССР занимался оборонкой, нефтью, черной и цветной металлургией, тяжелым машиностроением и так далее, а малотоннажной химией, в том числе, фармпроизводством, — Чехословакия, Венгрия, ГДР. И оказалось после распада СССР, что у России почти нет своих лекарств. Да и то производство, что было, развалили.
— Удалось наверстать упущенное за последние четверть века?
— Удалось в какой-то степени. И если пять-семь лет назад отечественных разработок было мало, то сейчас идет изрядный поток наших препаратов, правда, большей частью — дженериков, спрос на которые растет. Что касается синтеза субстанций, то это вещь сложная. Поэтому мы их покупаем, как правило, в Китае. Так многие делают. Но западным компаниям китайские фармацевтические фирмы продают субстанции высокой очистки, первых пяти-шести товарных позиций, а наши, к сожалению, покупают самые дешевые.
— Но ведь они проходят контроль…
— Да, но в нашей стране большая часть контроля сведена к предрегистрационному. И мы не всегда можем гарантировать, что тот препарат, который показал хорошие результаты, именно в таком виде попал на аптечный прилавок. Это уже зависит от производителя и от регуляторики нашей страны, которая позволяет некоторым производителям договариваться со своей совестью.
Но как раз на Конгрессе «Человек и лекарство» много говорили о необходимости изменить нашу регуляторику. Мне думается, что надо проверять не исследовательские центры раз в три года, а в ходе исследований контролировать, как они проводятся, как получены те или иные данные, чтобы было ясно, можно ли им верить.
Поскольку на таком авторитетном форуме, как Российский национальный конгресс «Человек и лекарство» этот вопрос поднимался в разных аудиториях, думается, он найдет свое решение. Ведь от него в конечном итоге зависит здоровье граждан России, а значит — национальная безопасность.
